Дебаты

В мировой истории уже неоднократно бывали случаи, когда крах той или иной финансовой структуры приводил к неизбежным последствиям в самых разных странах мира, вызывая мировые кризисы. Так, в 2008 году именно с банкротства финансовых структур, связанных с рынком недвижимости в США, начался один из последних мировых кризисов. Толчком, триггером для мировых потрясений были и существенные негативные явления на азиатских рынках, фондовых или финансовых, и в других странах.
Ничего удивительного нет, если вслед за крахом финансовых структур на текущий момент мы тоже почувствуем совершенно негативные последствия, касающиеся всей планеты.
Другой вопрос, что начало 20-х годов текущего столетия само по себе грозит стать кризисным, хотя бы в силу того, что существует цикличность мировых экономических кризисов, которые наступают с определенной периодичностью. И поэтому вслед за кризисом 2008 года мы ждали прихода нового кризиса именно в начале 20-х годов.
Когда случилась пандемия, все думали, что именно она казалось бы запустила мировые негативные тенденции. Но сейчас определенно утверждать это достаточно сложно, поскольку вслед за этим случилась новая реальность 2022 года — разрушается принцип глобализации, изменяется порядок сил в мировом экономическом пространстве.
В связи с этим мне кажется логичнее сейчас использовать не теорию цикличности мировых кризисов, а теорию так называемой «новой реальности» или «новой нормальности» (как иногда говорят, делая кальку с английского New Normal).
Одной из черт этой «новой нормальности» является как раз такое мягкое сочетание кризисов и периодов экономического роста, переход одной стадии в другую в совершенно незаметных проявлениях, сочетание абсолютно разных тенденций, касающихся разных секторов экономики или разных частей нашей планеты.
В связи с этим, мне кажется, сейчас 2022 год как раз и характеризует именно такой момент. Мы уже находимся в новой реальности (новой нормальности). Мировой кризис уже вокруг нас.

С учетом той истории, которая была в 2008 году с Lehman Brothers, очевидно, что банкротство таких крупных финансовых институтов, как Credit Suisse и Deutsche Bank, может сказаться на экономической рецессии.
Но я думаю, что сейчас регуляторы и правительства стран, я имею в виду и Швейцарию, и Германию, и в том числе ЕС и Европейский центральный банк предпримут усилия, чтобы не допустить банкротства по сценарию Lehman Brothers.
Все понимают опасность и риски, которые в связи с этим возникают. И если в 2008 году Министерство финансов США отказалось предпринимать какие-то шаги для предотвращения банкротства, хотя у них была возможность предотвратить тот кризис, то сейчас, я думаю, будет иначе. Печальный опыт 2008 года всех научил.

Вопрос сложный. При всей простоте, что называется, есть очень много нюансов. Что такое информационная открытость и для кого она? Во время военных действий обычно та страна, которая их ведет, действует в парадигме «все для фронта, все для победы». И в этом смысле есть две крайности, которые заключаются в том, чтобы жителям конкретной страны, которая ведет военные действия, сообщать только хорошие новости: победы своих вооруженных сил, и не сообщать плохие новости. Эта информационная открытость в той части, где рассказывается об успехах своих вооруженных сил, и информационная закрытость, связанная с неуспехами вооруженных сил своей страны — две крайности в зависимости от того, какие цели перед собой ставят военная пропаганда либо военная журналистика.

Разные критерии есть у журналистики — в первом случае это журналистика мирного времени, и во втором случае журналистика в то время, когда страна воюет. Здесь такой общий бесхитростный ответ на бесхитростный вопрос. В итоге информационная открытость нужна, потому что если некоторые непрофессионалы в области коммуникации считают, что нужно сообщать только хорошие новости, а плохие не надо, это приведет к тому, что граждане страны (так как плохие новости будут доходить активно по другим каналам) в итоге решат, что официальная пропаганда недоговаривает, и уровень доверия к официальным СМИ будет падать.

С другой стороны, есть группа людей, психологию которых очень хорошо описал Александр Сергеевич Пушкин: «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!» Очень часто у жителей страны есть ожидания хороших новостей, которые стимулируют журналистов, описывающих реальные военные действия, давать только хорошие новости.

Это сложная тема, но в итоге, даже когда идут плохие новости с полей сражения, то открытая информационная политика позволяет гражданам стать соучастниками этого процесса. В процессе военных действий бывают успехи, бывают неудачи, и когда о неудачах сообщают жителям страны, это тоже имеет в итоге большие стратегические плюсы, а именно: население сплачивается вокруг вооруженных сил, которые терпят временную неудачу, сопереживает, готово помогать, и так далее. Тогда население не воспринимает, что вооруженные силы, которые действуют на другой территории, пришли туда на парад победы и маршируют, не встречая препятствий.

Информационная открытость, с моей точки зрения, нужна — в ней существенно больше плюсов, чем минусов.

Всякие боевые действия, в том числе и специальная военная операция, предполагают, конечно, и всевозможные боевые хитрости, и различные маневры, и так далее, о которых нежелательно, чтобы знали противники.

И поэтому огромное количество военных настаивает на том, что вообще в зоне боевых действий не только не должны применяться, например, фото- или какая-то другая аппаратура, потому что по ним легко узнаются координаты, но и вообще шататься какие-то люди, которые к этому никакого отношения не имеют, которые могут выполнять и разведывательные функции, на которых нужно отвлекаться, тратить время на их охрану — я имею в виду в том числе и военкоров. Потому что у военных есть другие задачи, нежели заниматься экскурсиями. Уже само по себе это ставит вопрос о целесообразности  присутствия военкоров на фронте.

Я уже не говорю про то, что множество фото- и киноматериалов передергивается и используется в различных фейках, используется якобы как «доказательства». Если уж давать право какой-то открытости, то самой армии, которая может иметь в своем составе людей, специально на это уполномоченных, которые будут документировать ход боевых действий. Например, пришли в освобожденный город: зафиксировали, сфотографировали — пригодится для будущих судов. Или каких-то людей допросили, сфотографировали, записали — тоже пригодится. Или оставляют какой-то город: зафиксировали, в каком состоянии его оставили, чтобы никаких Буч потом не возникало. Такие вещи нужны, но они должны идти через само военное командование.

Что касается вообще разговоров о том, как ведется операция, как освещаются последние события, — это, конечно, полное безобразие, потому что любые люди, которые являются дилетантами в военных вопросах, даже не дилетанты, но не находятся непосредственно в зоне боевых действий, — их мнение не должно даже высказываться, не то что учитываться. Оно не должно высказываться просто в связи с тем, что оно априори является односторонним. Если человек даже и находится в зоне боевых действий, то он видит все со своей колокольни. Он не видит того, как это видит Генштаб.

Истина рождается в совещаниях, когда складываются мнения различных служб: кто-то смотрит со спутников, кто-то изучает доклады от десятков и сотен подчиненных непосредственно с места событий, которые наблюдают в приборы и с коптеров; авиация, специальная разведка что-то докладывают — только все это вместе дает некую общую картину, по которой принимаются определенные решения.

Как правило, решения в штабах принимаются очень трудные. Не бывает такого, чтобы приняли хорошее решение, не просмотрев и отбросив пять плохих. У ответственных людей всегда решение —  выбор из двух зол меньшего. Иногда это решения такого же экзистенциального плана, которые в свое время Сартр описывал в своей знаменитой статье «Экзистенциализм — это гуманизм». Он говорил, что важные решения во всех случаях нарушают какие-то фундаментальные этические ценности. Да, наша жизнь — это постоянный экзистенциальный выбор и постоянная вина. Только в благостных сказках бывает так, что человек не несет вины за свое решение. Этого не бывает, это абсолютная иллюзия.

Люди на высоких должностях, которые принимают решения о жизни и смерти роты, батальона, дивизии, тем более находятся в такой постоянной сложной жизненной ситуации. И спекулировать на этом вопросе нельзя. Человек принимает определенные решения, потому что он несет за них ответственность по долгу службы. А тут прибегает кто-то со стороны, кто ответственности не несет, и начинает пальцами тыкать: мол, как он принял это решение.

Это подло, просто подло — в этот момент так себя вести и говорить, что принятые решения с выбором определенных ценностей и качеств в определенной обстановке не являются всеблагими. Нет такого решения, у которого нет недостатков, потому что по определению такого решения не бывает.

Конечно, нужно общество оградить от подобного рода высказываний. Должна быть, с одной стороны, законодательная цензура, цензура военного времени. Я думаю, что если бы у нас была не спецоперация, а именно война, то правила подобной цензуры действовали бы жестче.

Но, с другой стороны, есть интернет, где трудно эту цензуру осуществлять, — и здесь должна быть самоцензура. Мы должны сами понимать, что мы творим. И когда опрометчиво, действуя на эмоциях, отдельные граждане, блогеры, иногда высокопоставленные лица высказывают какие-то мнения, то остальное общество должно их как-то оградить, не поддаваться эмоциям, перестать это обсуждать и репостить, не делать хайпа вокруг этого.

У нас же начинается еще большая истерика, еще больше шума по этому поводу. Это неприемлемо. У нас семь месяцев идет спецоперация. Мы смотрим на все, что происходит, и в каком-то смысле сами у себя должны учиться извлекать опыт, в том числе негативный, связанный с этими псевдопатриотическими хайпами и истериками, которые периодически звучат.

Очередная истерика - по поводу Лимана - показала, что предыдущая харьковская нас ничему не научила. Понимаю, что это все поддерживается в том числе искусственно: у меня есть четкие сведения непосредственно с обратной стороны, своего рода лазутчики, которые рассказывают, какие методички блуждают в Киеве. Они работают на патриотический майдан, на очень четкую идею — патриоты против власти. «Все вокруг предатели, нам нужно убрать всех предателей и негодяев на верхушке власти».

Украинцы и американцы сейчас работают на эту идею в наших сетях. К сожалению, огромное количество людей, которые считают себя патриотами, работают в рамках этой украинско-американской повестки дня и на них.

Безусловно, сравнение 2014 и 2022 напрашивается само собой. В 2014 году мы бескровно (и в этом особенность того, что происходило тогда в Крыму и в Севастополе) вернулись домой. Мы боролись за это долгие годы, но сами организационные процедуры, начиная от нашего Митинга народной воли, который состоялся 23 февраля 2014 года на площади Нахимова, и завершая нашими референдумами, заняли несколько недель, и за референдумом сразу же 18 марта состоялась торжественная церемония в Кремлевском дворце.

Вслед за этим был принят Шестой федеральный конституционный закон, который регулировал все правовые вопросы, в том числе самый главный — о вхождении Крыма и Севастополя в состав России.

Для нас это было очень важно. Севастополь стал самостоятельным субъектом Российской Федерации. За это мы тоже боролись, наши самые смелые чаяния были удовлетворены.

Я думаю, что те же чувства все испытывают и сейчас. Я смотрела внимательно все передачи, которые транслировались с референдумов (я сейчас в Москве, не смогла поехать на наши территории, освобожденные от украинского нацизма, и поэтому по телевизору следила за тем, как голосовали люди). Я вижу много общего: мы шли как на праздник на этот референдум, и они идут с тем же чувством.

Конечно, мы понимаем, что 8 лет, которые отделяют наш референдум от референдума сегодняшнего, который уже состоялся, — это 8 лет войны, крови, боли, слез, особенно если мы говорим о Донецке и Луганске. Людям пришлось очень многое пережить. Да и Запорожская, и Херсонская области — там не было активных военных действий все эти годы, но сейчас они живут в военных условиях. Убивает людей руководство Украины, которое заявляет о том, что это их территория.

В этом смысле между нами огромная разница. Разные условия, в которых мы пришли к этим референдумам. Но чувства людей были, безусловно, такие же удивительно мажорные. Они были счастливы, что у них есть такая возможность выразить свою точку зрения (да и результаты об этом говорят) и быть частью России.

В 2014 году 18 марта я была в Кремлевском дворце, и мы слушали речь президента Путина. Наша небольшая делегация от Севастополя и Крыма сидела  почти в самом начале зала. Чувства, которые нас тогда переполняли, вообще сложно было с чем-то сравнить. Я как-то говорила, что только чувства, испытанные при рождении моих дочек, могут сравниться с тем, что я испытывала тогда.

Безусловно, я думаю, что сегодня руководители тех пока еще территорий, или же республик, которые скоро станут субъектами Российской Федерации, и их жители наверняка испытывают такие же чувства, — может быть даже более сильные, поскольку они вырываются из неволи, я бы так сказала. Для них эти 8 лет были страшным испытанием. Это то, чего нам удалось миновать, — война, и смерть детей, и смерть молодых людей, и смерть стариков. Это невозможно вообще ни объяснить, ни пережить, ни забыть.

Но для наших будущих граждан, конечно, теперь наступает новая полоса в жизни: надежда, вера, любовь к Родине, возможность свободно говорить на родном языке.

Мы за это боролись в течение 23 лет — за право говорить на своем родном русском языке и за свою подлинную историю. Это были слоганы в наших многих гуманитарных акциях. У них теперь тоже, кроме того, что они надеются на прекращение вооруженного конфликта (и я надеюсь, что это в достаточно близкой перспективе обязательно случится), будет возможность свободно говорить на своем языке, иметь подлинную историю.

Это так важно! Люди, которые не были этого лишены, этого не понимают. Но мы очень хорошо это понимаем, поэтому сочувствуем тому, что происходило, и рады, что все так завершилось.

Есть такое выражение: праздник со слезами на глазах. Вчера 23 человека погибли в колонне мирных жителей.

Если Крым был сродни ощущению света, тепла, радости, солнечности, и мы все дружно аплодировали его присоединению, то сегодня, повторяю, мы тоже будем, конечно, аплодировать, но со слезами на глазах, равно как и сами жители этих территорий.

8 лет. Слишком многое вместилось в эти 8 лет и, к сожалению, оттого радостные моменты отошли на второй план. Это одновременно еще и день скорби по тем, кто не дожил до сегодняшнего дня, до подписания, признания парламентом и ратификации этих договоров.

Для меня, как для человека, который понимал, что нужно было учесть или признать итоги референдума, проведенного в 2014 году и в Донецке, и в Луганске, по-человечески это опоздание на 8 лет звучит как укор российской власти.