Сегодня можно говорить о том, что новые нормы этики не только появляются, но и институциализуются, переходят в ту часть нашей жизни, которая более-менее регламентирована. Происходит это очень драматично, потому что нашу эпоху характеризуют не только происходящие на наших глазах революции (промышленная, цифровая), но и сосуществование различных эпох в рамках одной, т.е. мы существуем в некоей матрешке.

В случае с этикой это означает, что мы живем разными кодексами и не живем одним неписанным законом, выбитым на скрижалях праотцом или учителем. В то же время мы не подчиняемся полностью и законам предыдущей эпохи, но учитываем историю, в том числе и историю этики при принятии решений и анализе событий.

Сейчас статус этики социальных отношений характеризуется тем, что появились новые акторы и субъекты – машины, роботы, искусственный интеллект. Появились и акторы другого типа, относящиеся к живому миру – животные, растения, сама природа. Весь этот новый состав парламента принятия решений, касающихся  нашей жизни, предполагает новую этику.

Сама же этика становится более творческой, не просто выступая в роли запретительных мер или законов, по которым мы будем вменять ответственность за нарушение правил. Этика сегодня может вплетаться в создание новых продуктов, новых типов отношений, и в этом ее отличие. Но помимо адаптации речь идет и о том, чтобы помогать самим технологиям проявиться и развиваться.

С позиций метаэтических я бы хотел ответить на тезис, что новая этика не нужна, т.к. у нас уже есть набор правил, который мы так или иначе учитываем. Новые акторы (тот же искусственный интеллект) не в смысле этической субъективности, а в смысле участия в дискуссии уже задает определенные тренды в области новой этики. Мы ориентируемся не на то, что нам сказали родители, что мы узнали об этике в школе или из духовных книг. Появляются этические нормы нового типа в принципе, которые вводят те же блогеры, хакеры и т.д.

Эта этика складывается как свод неких договоренностей для поддержания коммуникаций в обществе. Некоторые социальные институты отстают от развития технологий и нуждаются в помощи и поддержке людей и машин, которые способны были бы задать этические правила. Если же мы продолжим ссылаться на «не убий», то все время будем оставаться в антологии взаимной вражды, которая направляет работу социальных институтов в рамки «войны всех против всех».

Сегодня мы не только принимаем решения по тому или иному поводу – в бизнесе, образовании, личной жизни, военно-политических действиях. Мы также делегируем машине эти решения. Сейчас мы перешли не просто в ситуацию гибридного мира, а в ситуацию конкурирующих реальностей. И теперь активно идет полемика, каковы пределы делегирования подобных решений. Например, решения увеличивать скорость на дороге или уменьшать, расстреливать боевиков и мятежников или нет.

Я называю новой этикой выбор между различными этическими концепциями для оправдания своих действий.

Социальная структура – семья, университет, военные институты – меняются в связи с цифровой реальностью и ее новой складывающейся этикой, а не настаивают на том, что определяют все этические позиции.

Австралийский исследователь Роберт Спарроу пишет о том, что кодексы чести морпехов сильно изменились, когда в Неваде появились операторы боевых дронов, потому что операторы не нуждаются в доблести. Им нужно просто понимать предмет и следить за распознаванием лиц террористов, чтобы принять решение об уничтожении.

И развивая эту технологию, лучше сделать так, чтобы человек вообще не принимал решений об убийстве. Это будет фундаментальным изменением этических правил. Не «не убий» или «убий», а отказ от войны в принципе – вот цель современных цифровых технологий и цель нашего этического прогресса – двигаться в сторону преодоления насилия.

Человеку в этом вопросе доверять невозможно, он будет воевать бесконечно.

Я утверждаю, что заповедь «не убий» как максиму иудейско-христианской традиции можно реализовать только в цифровом мире. Тысячелетиями на эту максиму всем было наплевать, убивали все и всех. Нужно преодолеть саму историю с убийством человека человеком. Позволяет это сделать только делегирование машинам решений, например, об уничтожении объектов инфраструктуры с запретом убийства живых людей, чего человек себе не может позволить. Человек, видя соперника на войне, сразу начинает убивать или ради самосохранения, или руководясь желанием власти и победы. Это возможно изменить.

Я не уверен, что цифровая этика должна отличаться от общечеловеческой этики, хотя последняя и представляет собой дискредитированное понятие. Но любая этика так или иначе всегда применима к эпохе: нравственно то, что время считает нравственным.

Когда-то нравственным считалось сохранить жизни военнопленному, не съесть его, а сделать рабом. Это казалось очень справедливым решением, но после выяснилось, что и это не очень хорошо.

В отношении цифровой этики речь может идти только о том, будет ли цифровизация использоваться во вред человеку или нет, и кому это все выгодно – какому тренду, группе, в традиционной лексике классу.

Можно придумать что угодно, в том числе и отдельную цифровую этику. Однако же этика существует не потому, что кто-то ее придумал, а потому что утверждается в жизни.

В фантастике 1950-60-х гг. и советской, и американской, эти проблемы рассматривались и моделировались. И в конечном счете, есть два измерения вопроса о цифровой этике: первое – новые технические достижения не должны нести вреда конкретному человеку. Второе – они не должны нести вреда возможностям возвышающего развития человека.

Либерализм закончился, когда идею человека и возможностей развития в его возвышении начал подменять горизонтальным снятием любых запретов, обеспечивающих это развитие. Условия, при которых человек может творить и расширять свои возможности созидания, заменили утверждением его права на разрушение.