Культура отмены (cancel culture) – это недавний феномен, появившийся в США в результате так называемых культурных войн в качестве их неотъемлемого инструмента. Задача «культуры отмены» – заставить замолчать альтернативные голоса, обеспечить единомыслие для всех, подобно тому, как было в позднем СССР. Однако до последнего времени мы полагали, что «культура отмены» – это своего рода персональные санкции, которые ориентированы на лиц, нарушающих негласную этику или пресловутый пункт IX американского законодательства об образовании.

Ранее «культура отмены» была обращена персонально против тех или иных «несогласных» - обычно философов, писателей, ученых и представителей богемы, чье мнение по каким-то причинам вдруг становилось «неправильным», шло вразрез «линии партии». Выступать против «культуры отмены» было рискованно, поскольку выступивший «против» также мог быть «отменен».

Ни о какой реальной свободе слова, свободе убеждений и демократии в ситуации господства «культуры отмены» говорить не приходится. Но, вероятно, мы плохо учили феминистскую теорию международных отношений. И когда Славой Жижек требует от мирового сообщества "кастрировать Россию", речь идет, в том числе и о том, чтобы не только от военного, но и культурного потенциала этой страны ничего не осталось. Кстати, сам Жижек тоже неоднократно был объектом атак с целью его «отмены». Со стороны феминисток, протестующих против его сексистских шуточек и в целом лакановского психоанализа, и со стороны леволибералов, недовольных его косвенной поддержкой Трампа и появлением на Russia Today.

Вообще трудно сказать, кто из современных публичных интеллектуалов с философским бэкграундом еще не «отменен» или кому не угрожали «отменой». Под частичный бан попала даже Джудит Батлер, не говоря уже о довольно влиятельных феминистках, которых культура бдительности заподозрила в трансфобии. «Заканселены» Серл, Макдауэл, Слотердайк, призывают «канселить» Агамбена из-за его ковид-диссидентства. В пределе – под «кансел» рискует попасть сама философия.

Тем не менее, сегодня «культура отмены» – это новый инструмент международной политики, гегемонистская практика претендующей на глобальное лидерство американской империи и их европейских сателлитов.

«Культура отмены» работает в тот момент, когда «нарушителя» – реального, но чаще ничего плохого не совершавшего – нельзя осудить по закону. Она буквально свой предмет превращает в существо неприкасаемое, агамбеновского homo sacer.

Неверно полагать, что «культура отмены» напоминает бойкот. Это куда более масштабное мероприятие, которое включает в себя запрет на профессию, блокирование каналов коммуникации (вспомните пример заблокированный твиттер Трампа) и в пределе стирание самой памяти, переписывание истории таким образом, чтобы роль «отмененного» была сведена в истории к нулю.

Отсюда изъятия из учебников неправильных фигур, поиски ведьм, снос памятников – как будто культурная и коллективная память так просто работает, что достаточно убрать то, что ее аффицирует, и совесть останется чистой.

«Культура отмены» – удобное обозначение для совокупности процессов и практик, которые не являются сами по себе, по отдельности, чем-то уникальным, присущим только нашему времени – но которые в настоящее время приобрели широкое распространение и срослись в новый стиль, характеризующий эпоху. Эпоху, впрочем, скорее уходящую.

Напомню, что «культуру отмены» во многом начали характеризовать в связи с работой над прошлым – стремлением судить о персонажах прошлого с точки зрения признаваемых теперь, применительно к данному моменту, верных критериев – и пересматривать пантеон достойных памяти (в смысле почитания и прославления).

В этом плане позиция не выглядит сама по себе лишенной смысла – ведь речь шла об исключении тех или иных лиц не из прошлого как такового (что ни в чьей власти), не из истории – а из числа прославляемых персонажей. Проблематичность заключалась в том, что суждение выносилось о «лице» в целом, а не о том деянии, свершении, за которое он оказывался почитаем. Иными словами, этим утверждалась не только целостность человеческой личности – но и специфический донатизм, представление о возможности разделить мир, прошлое, настоящее – на «чистых» и «нечистых», на возможность «чистоты» не в конкретном поступке, моменте – а «чистоты» субстанциальной.

Другое дело, что в стремительно наступающем мире торжествующего реализма и простодушного цинизма мы, скорее всего, уже совсем скоро с печалью и меланхолией вспомним о политике ценностей и лицемерии, апеллирующем к морали, научившись на собственном опыте ценить те блага, которые она приносила – и осознав, что издержки этой политики были не столь велики по сравнению с тем злом, от которого она защищала.