Нет, память Михаила Горбачева не следует увековечивать. Системные трансформации в позднем СССР, безусловно, назрели. Но Горбачев произвел их по наихудшему сценарию из возможных. Как во внешней политике, так и во внутренней.

Это не значит, что его нужно проклинать как человека, но его не за что чествовать как государственного деятеля.

Вопрос поставлен таким образом, что не предполагает взвешенного  анализа баланса плюсов и минусов, учета всех сложностей, трудностей, проблем, слабостей. Нужно дать определенный ответ, и с моей точки зрения этот ответ должен быть положительным. Имя Горбачева обязательно должно быть увековечено в России, и отношение к нему в национальной памяти должно оставаться максимально положительным. Мне совершенно очевидно, что Горбачев-центр,  если не в Москве, то хотя бы в Ставрополе, должен быть не менее представительным, чем Ельцин-центр.

Да, Михаил Горбачев не создал вокруг себя такого мощного клана, как Ельцин. Мы не знаем имен финансистов, экономистов и бизнесменов, которые были бы связаны с его семьей. Но, тем не менее, поддержанный государством такой центр был бы важен и полезен. Кроме того, думаю, Горбачев достоин и памятника, и наименования какой-нибудь площади в столице.

От этого, думаю, очень многое зависит в нашем будущем. Россия должна  пересмотреть свое отношение к ценностям силы и свободы. Конечно, не следует объединять слабость и свободу, но в то же время очень опасно обожествлять силу. В нашей русской религиозной традиции лежит идея признания отказа от применения силы как признака святости. Мы помним, что наши первые святые русские Борис и Глеб отказались от насилия, от братоубийственной войны и фактически обрекли себя на гибель. Горбачев также отказался от насилия и хотя остался жив, заплатил за свой внутренний пацифизм десятилетиями постоянных поношений и семейной трагедией. Он дал людям право свободно говорить, писать, думать, посещать храмы, участвовать в политической жизни, и за это большая часть населения его прокляла.

Но возникает вопрос, почему если люди так презрительно относятся к свободе, они должны с большим пиететом относиться к так наз. суверенитету. Почему не следует ожидать, что в какой-то момент они не предъявят аналогичные претензии к политикам, обеспечившим внешнюю национальную свободу страны: зачем нам свобода, если она не конвертируется в материальные ценности?

Люди, которые сегодня целятся в память Горбачева, не сознают, что в какой-то мере они уже стреляют в Путина? Горбачев дал возможность свободы внутренней, Путин — внешней, национальной. Да эти приоритеты формально не совпадают, но в глубинном, метафизическом смысле  они схожи. Те, для кого в приоритете — материальное, в равной мере не оценят ни того, ни другого. Зачем свобода, если пуст холодильник? Зачем суверенитет, если растут цены?

«Рассерженный» мелкий лавочник, объявляющий Горбачева предателем, сейчас рядится в патриоты, даже в турбопатриоты. Но пройдет еще немного времени, и он проклянет и того, кто лишил его каких-нибудь элементарных материальных благ не в силу дружеских объятий с Западом, а по причине вражды с ним. Пока он с властью, потому что верит в Победу, но если ожидание Победы затянется, кто может гарантировать, что этот персонаж не пойдет, подобно московскому обывателю 1991 года, искать харизматиков на стороне?

Поэтому сохранить добрую память о Горбачеве очень важно для российской власти. К сожалению, матрица национальной памяти в данном случае не является ее союзником в этом деле. Чем более лют правитель, тем более угоден он вечно озлобленному обывателю. Горбачев — символ нелютости, и это более, чем что либо иное, является причиной истерического озлобления против него.

Признать достоинства Горбачева не означает не видеть его колоссальных ошибок. Отказ от обожествления силы не есть культивирование слабости. Политик должен в иных случаях быть коварным и даже жестоким. Не надо любить Макиавелли, чтобы не понимать, что государственного деятеля нельзя оценивать по мерке добропорядочного гражданина. Государственный деятель должен уметь применять силу, должен в иных случаях объявлять чрезвычайное положение, преступая формальный закон. Понятно, что это все не про Михаила Сергеевича. Но ведь не только не про него. Столь же слабыми и не способными на насилие оказались и те политики, кто в августе 1991 года попытался сместить его с должности. Столь же безучастным в отношении отхода Украины от России оказалась и тогдашняя российская власть во главе с, казалось бы, суперрешительным Ельциным. Иными словами, Горбачев на самом деле мало чем отличался в худшую сторону от всех остальных политиков того времени.

Верующие люди всех конфессий должны признать, что свободное исповедание их религии стало возможно благодаря атеисту Горбачеву. Ученые должны признать, что именно благодаря Горбачеву возникла информационная открытость, и стало возможным свободно читать любую литературу без цензурных ограничений.  Люди творческих специальностей и искусства должны тоже быть за многое ему благодарны: их фильмы были сняты с полок; все запрещенные музыкальные коллективы были разрешены; все литературные произведения, которые хранились в спецхране, оказались доступны для читателя.

Люди, которые чувствовали призвание к экономической деятельности, опять же должны быть ему благодарны, потому что без экономических реформ Горбачева вообще бы не было никакого разговора о свободе предпринимательства в стране. Естественно, что любая форма свободной политической активности тоже оказалась возможной благодаря Михаилу Горбачеву, который разрешил выборы, фактически ввел в стране многопартийную систему еще даже до полноценного перехода к рыночной экономике.

Все это в совокупности выглядело какой-то плохой импровизацией. Но тем не менее плодами горбачевской эмансипаторской активности мы пользуемся до сих пор.

Увековечение памяти Горбачева, признание его заслуг, стало бы важным фактором национального развития. Я бы добавил еще один важный пункт. Горбачевская перестройка  фактически была пиком, своеобразным моментом расцвета советской эпохи. Уже в годы застоя многие советские интеллигенты прочитали «Русскую идею» Бердяева и узнали, что русский мыслитель в конце жизни надеялся на внутреннее перерождение коммунизма, на то, чтобы этот строй, сохраняя социалистический фундамент экономики и не отказываясь от веры в разум и прогресс, вместе с тем открыл бы для себя все богатство религиозной культуры, в том числе той, что была выработана отечественной интеллигенцией в Серебряный век. По существу, к чему-то подобному и тяготела горбачевская перестройка на раннем этапе ее эволюции: экономика еще была государственной, но культура уже была вполне свободной и открытой любым духовным поискам.

Проблема состояла в том, что Горбачев недооценил фактора цивилизационной чуждости России западному миру, ему, как и всякому искреннему стороннику теорий конвергенции, казалось, что Холодная война объясняется лишь идеологическими шорами, от которых в сущности не сложно отказаться. Он, конечно, не предполагал, что за идеологиями лежит какая-то более глубокая геокультурная подоплека, которая делала проект общеевропейского дома изначально бесперспективным. Но в этом западническом «романтизме» Горбачев совпадал со всем российским интеллектуальным классом, абсолютно наивным в его представлениях об истории и политике.

Конечно, следует не просто увековечить память Михаила Горбачева, но изжить раз и навсегда ненависть к нему. Как и ненависть к другим деятелям отечественной истории, желавшим России свободы, хотя и не всегда понимавшим  всю трудность ее воплощения в заведомо не европейском социуме.