Конечно, опасность доносительства в культурной среде есть. Тем более что в нашей российской среде подобная практика весьма распространена едва ли ни с конца XVIII века. Крупный писатель массовой литературы Фаддей Венедиктович Булгарин (1789-1859) был профессионалом доносительства как в газетах, так и в персональных письмах в III отделение. Не говоря уже о советском периоде нашей истории.

Более того, я и сам сталкивался с подобным, когда в молодости написал пьесу и читал ее своим товарищам-драматургам. Руководитель нашего семинара тут же получил анонимную записку о том, что «пьеса Драгунского антисоветская». И только рецензия маститого критика, к которому я вынужден был обратиться, о том, что пьеса моя все-таки идеологически верна, спасла ситуацию.

Теперь всё возвращается на круги своя. Письма озабоченных читателей были всегда. Были они и во времена гласности, перестройки, реформ, 10-е гг. Другое дело, как на такие письма реагировали те, кому они были адресованы. 

Советский Союз, о котором ностальгируют многие, в том числе и демократически настроенные люди, нельзя вернуть по частям. Как нельзя по частям купить автомобиль. Нельзя вернуть советскую действительность с дешевой квартплатой, бесплатными образованием и медициной без практики доносительства. При таких процессах сначала возвращаются самые плохие вещи, а уже только глубоко после может вернуться и низкая квартирная плата.

СССР, о котором ностальгируют сегодня, стал таким уютным, брежневско-застойным не сразу, а лишь лет через пятьдесят своего существования, причем существования с массовыми депортациями, репрессиями, казнями, доносами и т.п.  

Если говорить конкретно о ситуации вокруг Третьяковской галереи, то существуют разные точки зрения на персону Зельфиры Трегуловой, но скажу о себе. За годы ее руководства я ходил в Третьяковку так часто, как никогда ранее за всю свою жизнь. Трегулова действительно сделала свои площадки интересными; как будет теперь, – неизвестно.

Пока понятно, что у новой начальницы Третьяковской галереи Елены Проничевой опыта именно в отношении обращения с художественными фондами и организации серьезных выставок нет. Конечно, осуждать человека заранее не следует, но за ее действиями будут следить пристально, и такой контроль необходим. Мы заинтересованы в том, чтобы Третьяковка оставалась хорошим местом, а, может быть, стала еще лучше.

Что же касается доносительства в культурной среде, то эти вопросы следует разделить. Например, если кто-то застал какого-то деятеля культуры в его частной жизни в неподобающей обстановке и хочет уличить его в чем-то нехорошем (ест ложками икру, когда страна голодает, к примеру), то это неправильно. Подобное, действительно, можно назвать доносом, когда раскрываются частные сведения.

Что же касается публичных проявлений культуры, самого искусства, то оно и делается для того, чтобы его обсуждали. Поэтому когда кто-то возмущается или, наоборот, восхищается каким-то произведением, представленным нам, в этом я не вижу никаких признаков доноса. Мы как раз и должны это делать.

Это прекрасно, что та или иная выставка, спектакль, книга вызывает споры. Человек может заявить о том, что в какой-то книге, получившей какую-то премию, встретил «нехорошее слово», говоря условно. Предполагается, что эту книжку прочитают другие люди. Важно, как относиться к такой информации.

Нужно ли гоняться за деятелями культуры и пытаться привести их в соответствие с нашими частными представлениями, что такое хорошо и что такое плохо? Это большой вопрос, но чем больше обсуждений культуры и споров вокруг нее, тем лучше.