Идея посетить 36-ую Книжную ярмарку родилась у меня, когда я наткнулся на программу мероприятий ярмарки в одном из популярных телеграм-каналов.
Проглядев эту программу, я решил, что лучший день для прогулке по Ярмарке — это 1 сентября. Во-первых, пятница, конец рабочей недели. Во-вторых, все-таки не выходной. В-третьих, среди мероприятий, объявленных организаторами, я обнаружил два, которые не то, чтобы меня заинтересовали, но во всяком случае их темы показались мне отчасти близкими. Оба мероприятия касались темы научной фантастики: это была заявленная организаторами лекция некоего сотрудника «Литературной газеты», фамилия которого мне, правда, ни о чем не говорила, о творчестве братьев Стругацких, и некий круглый стол одновременно писателей-реалистов и писателей-фантастов. Организаторы обещали крупный конфликт между двумя писательскими цехами и даже объявляли, что эта перебранка будет самым крупным и уж точно самым шумным событием этой Ярмарки. Меня очень обрадовало, что оба мероприятия должны были состояться в одной аудитории, или, точнее в одном зале, который фигурировал в программе под номером 5. 1.
Все как-то хорошо сходилось, и я отправился на Краснопресненскую набережную ровно к полудню, чтобы в 13. 15 занять свое место в аудитории 5.1 и послушать что-то сенсационное о творчестве братьев, которым я в свое время посвятил две большие статьи, вызвавших большое возмущение в кругу стругацковедов. В 18 часов после большого перерыва я рассчитывал поприсутствовать на баттле реалистов и фантастов, заранее решив поболеть за последних.
Увы, меня подстерегало крупное разочарование.
На протяжении целого часа я безуспешно разыскивал нечто, что могло быть обозначено таинственными цифрами 5. 1. Никто на Ярмарке не мог мне толком объяснить, куда я должен был идти. В разных залах выступали какие-то люди, но окружающие совершенно не знали, в какой аудитории они находились. Представители издательств упорно отсылали меня к молодым людям, одетым в желтое: «Это волонтеры, они все знают». К сожалению, волонтеры тоже знали далеко не все: следуя их советам, я перебегал от одного края Ярмарки до другого, но нигде никто не собирался говорить о фантастике вообще и о братьях Стругацких в особенности. Наконец, один вежливый молодой человек достал свой телефон и посмотрел расписание, на котором не было ничего похожего тому, что я прочитал на сайте Ярмарки. Никаких Стругацких, никаких фантастов.
Когда в указанное время я очутился в каком-то месте, которое, по мнению одного из «желтых» волонтеров, более всего соответствовало вожделенным цифрам 5.1, то меня ждала там лекция об истории московского зоопарка. Лекция имела какое-то возвышенное название, которое я не запомнил, что-то вроде «Повесть о настоящей любви», то есть, вероятно, о любви москвичей к животным.
Впрочем, возмущенных гостей среди слушателей не было, возможно, посетителям Ярмарки «зоопарк» был не менее, а то и более интересен, чем Стругацкие. А, возможно, что-то сдвинулось в программе, и «братьев» к общему удовольствию заменили «жирафы». Моих журналистских амбиций и способностей не хватило, чтобы разобраться с расписанием, и я предпочел конформистский вариант — пойти на то мероприятие, которое мне показалось наиболее интересным из всего, что я застал. И таким мероприятием оказалась лекция знаменитого литературоведа Игоря Волгина, представлявшего аудитории свое пятитомное исследование о Достоевском. Оно только что вышло в компактном, но тем не менее многостраничном варианте под названием «Круговая порука».
На лекции Игоря Волгина я, признаюсь, отдохнул душой, задержавшись на мысли, что Игорь Леонидович - последний из когорты выдающихся русских интеллектуалов, кто умеет прекрасно писать и кого не скучно слушать. Волгин задавался вопросом, почему похороны Достоевского 1 февраля 1881 года стали поистине грандиозным событием и почему они, тем не менее, не были отмечены тем траурным горестным чувством, которое переполняло людей, прощавшихся ранее с Некрасовым и в свое время с Пушкиным. Игорь Леонидович отвечал на этот вопрос так: причина в том, что смерть Достоевского, а еще ранее его великая Пушкинская речь в июле 1880 года — все это пришлось на момент позитивных общественных ожиданий от нового курса Александра II, его поворота в сторону либеральных реформ, связанных с именем Михаила Лорис-Меликова. В речи Достоевского собравшиеся на Пушкинский праздник услышали своего рода манифест нового курса, который писатель, кстати говоря, искренне поддержал, а само это сборище чувствовало себя своего рода русским Предпарламентом, или, точнее, Земским собором. Понятно, что призыв Достоевского к примирению западников и славянофилов воспринимался как их общее объединение во имя работы на русской ниве, общественной солидарности во имя России. Люди падали в обморок после речи Достоевского, говорил Игорь Волгин, аплодисменты не стихали 45 минут. Такого грандиозного успеха российский писатель не получал от публики ни до, ни после, и похороны Достоевского стали в каком-то плане продолжением Пушкинского праздника: не случайно, добавлю от себя, тогда же Вл. Соловьев назвал писателя «вождем русского общества».
Но, как это часто бывает, пройдет месяц и наступит горестный облом всех надежд: чудовищное цареубийство и последовавшая за ним неизбежная эпоха реакции, затянувшаяся на два десятилетия. В общем, интересная историческая гипотеза, действительно, многое объясняющая.
Попутно я проходил мимо стендов различных издательств. «Консервативный поворот» бросался в глаза: писатели-иноагенты в большинстве своем отсутствовали, зато присутствовали тома стихов так наз. Z-поэтов, в первую очередь, главной литературной сенсации 2022 года — поэтессы Анны Долгаревой. Было очень много Востока — мусульманского, индусского, иудейского. Огромный развал с названием «Книги Китая». Ультра-правое явно доминировало над ультра-левым: я не заметил главного героя всех фестивалей Нон-фикшн, владельца «Фаланстера» Бориса Куприянова, зато насладился широким предложением книг правых авторов. Разорился на свежую монографию Александра Дугина о Юлиусе Эволе. Поразился множеством переводов Хайдеггера, Шпенглера, книг о фашизме и разного рода «гиперборейских мифах», впрочем, часто критических.
К 16 часам я понял, что продолжать безуспешные поиски аудитории 5.1 я более не в состоянии, и нагруженный двумя пакетами книг поспешил к выходу. В голове продолжали звучать слова Игоря Волгина о том уникальном моменте истории, когда публика провожала в последний путь писателя, веря, что его уход — это преддверие того момента общественной солидарности, когда западники и славянофилы в едином порыве говорили о своем желании «поработать на ниве народной». Но чудесное мгновение прошло: Тургенев уехал в Париж, Катков стал писать публичные доносы на Ивана Аксакова, а находившийся в своем яснополянском уединении Лев Толстой уже разрабатывал свой план войны с церковью и государством. А народовольцы уже готовились поставить точку в истории последней «оттепели» девятнадцатого столетия. Я стал подставлять на место этих героев прошлого писателей настоящего времени, но вскоре понял, что это дело безнадежное.
