Все заметили явление «новой этики», но пропустили появление новой эстетики

Мемы в 21 году XXI века – это кринж (от англ. to cringe «стесняться; смущаться; испытывать неловкость»; чувство стыда за чьи-либо действия). Мемофикация повестки себя изжила, это бумерская технология. Более того, и меметика биолога Ричарда Докинза сегодня мертва. Ну да, определенный круг так называемых просветителей – то есть гуманитарных дилетантов – все еще рассчитывает на меметику как теорию гуманитарных наук, но это не актуально.

Сейчас актуально вот это:

Это изображение имеет пустой атрибут alt; его имя файла - 241169975_1232040377220788_1579577181529954798_n-1.png

Привычные людям среднего поколения мемасы - это кринж. И именно в таком режим они функционируют. Собственно «3 сентября» Михаила Шуфутинского исходно было кринжем.

И вначале надо стать кринжем, чтобы после быть мемом.

На место Шуфутинского сегодня пришли другие мем-кринжовые персонажи: от устойчивого кринжа Александра Дугина до суперзвезды кринжа маэстро Евгения Понасенкова.

К этим новым словам «кринж», «няшный» и т.д., не стоит относиться свысока. Как пишет американский культурный теоретик Сианн Нгаи, теперь это наши эстетические категории. Можно посмотреть ее книгу «Our Aesthetic Categories: Zany, Cute, Interesting» и свежий хит прошлого года «Theory of the Gimmick: Aesthetic Judgment and Capitalist Form».

То есть словарь "прекрасного", "возвышенного", которым оперировала старая эстетика, теперь в мире новой способности эстетического суждения устарел. Нужно всерьез заниматься тем, как сегодня производится эстетическое суждение – то есть суждение вкуса – в каком языке и какие объекты оно оценивает и какие производит. Собственно, Евгений Понасенков и есть продукт этой культуры новой эстетической оценки.

Все почему-то заметили явление «новой этики», но пропустили появление новой эстетики. Причем именно как эстетики суждения практически в кантовском смысле, но с иным словарем и иной чувственностью. В той степени, в которой предметы старой эстетики оказались музеефицированы, в той же мере новая эстетика подвергает оценке то, что принципиально не музеефицируется. Я бы сказал, что новая эстетика кринжа вообще убила и современное искусство, которое отчасти еще живет в бумер-культуре мемов, как какой-нибудь Пахом (Сергей Пахомов).

В этом смысле нужно ждать появления и новой политики эпохи кринжа, после мемов. Очевидно, например, что мемофикация политики, на которую ставил, к примеру, Алексей Навальный, ушла. Мемы сегодня если и смешны, то рефлексивным смехом, то есть смехом над чужим смехом.

Пока на вопрос о новой политике эпохи постмемов мы видим ответ в стиле «новой этики» – политику звериной серьезности, в которой нет места юмору, смеху и прочему постмодернизму.

Никаких пост-пост, никаких мета-мета.