Нужно общество оградить от подобного рода высказываний. Должна действовать законодательная цензура, цензура военного времени

Всякие боевые действия, в том числе и специальная военная операция, предполагают, конечно, и всевозможные боевые хитрости, и различные маневры, и так далее, о которых нежелательно, чтобы знали противники.

И поэтому огромное количество военных настаивает на том, что вообще в зоне боевых действий не только не должны применяться, например, фото- или какая-то другая аппаратура, потому что по ним легко узнаются координаты, но и вообще шататься какие-то люди, которые к этому никакого отношения не имеют, которые могут выполнять и разведывательные функции, на которых нужно отвлекаться, тратить время на их охрану — я имею в виду в том числе и военкоров. Потому что у военных есть другие задачи, нежели заниматься экскурсиями. Уже само по себе это ставит вопрос о целесообразности присутствия военкоров на фронте.

Я уже не говорю про то, что множество фото- и киноматериалов передергивается и используется в различных фейках, используется якобы как «доказательства». Если уж давать право какой-то открытости, то самой армии, которая может иметь в своем составе людей, специально на это уполномоченных, которые будут документировать ход боевых действий. Например, пришли в освобожденный город: зафиксировали, сфотографировали — пригодится для будущих судов. Или каких-то людей допросили, сфотографировали, записали — тоже пригодится. Или оставляют какой-то город: зафиксировали, в каком состоянии его оставили, чтобы никаких Буч потом не возникало. Такие вещи нужны, но они должны идти через само военное командование.

Что касается вообще разговоров о том, как ведется операция, как освещаются последние события, — это, конечно, полное безобразие, потому что любые люди, которые являются дилетантами в военных вопросах, даже не дилетанты, но не находятся непосредственно в зоне боевых действий, — их мнение не должно даже высказываться, не то что учитываться. Оно не должно высказываться просто в связи с тем, что оно априори является односторонним. Если человек даже и находится в зоне боевых действий, то он видит все со своей колокольни. Он не видит того, как это видит Генштаб.

Истина рождается в совещаниях, когда складываются мнения различных служб: кто-то смотрит со спутников, кто-то изучает доклады от десятков и сотен подчиненных непосредственно с места событий, которые наблюдают в приборы и с коптеров; авиация, специальная разведка что-то докладывают — только все это вместе дает некую общую картину, по которой принимаются определенные решения.

Как правило, решения в штабах принимаются очень трудные. Не бывает такого, чтобы приняли хорошее решение, не просмотрев и отбросив пять плохих. У ответственных людей всегда решение — выбор из двух зол меньшего. Иногда это решения такого же экзистенциального плана, которые в свое время Сартр описывал в своей знаменитой статье «Экзистенциализм — это гуманизм». Он говорил, что важные решения во всех случаях нарушают какие-то фундаментальные этические ценности. Да, наша жизнь — это постоянный экзистенциальный выбор и постоянная вина. Только в благостных сказках бывает так, что человек не несет вины за свое решение. Этого не бывает, это абсолютная иллюзия.

Люди на высоких должностях, которые принимают решения о жизни и смерти роты, батальона, дивизии, тем более находятся в такой постоянной сложной жизненной ситуации. И спекулировать на этом вопросе нельзя. Человек принимает определенные решения, потому что он несет за них ответственность по долгу службы. А тут прибегает кто-то со стороны, кто ответственности не несет, и начинает пальцами тыкать: мол, как он принял это решение.

Это подло, просто подло — в этот момент так себя вести и говорить, что принятые решения с выбором определенных ценностей и качеств в определенной обстановке не являются всеблагими. Нет такого решения, у которого нет недостатков, потому что по определению такого решения не бывает.

Конечно, нужно общество оградить от подобного рода высказываний. Должна быть, с одной стороны, законодательная цензура, цензура военного времени. Я думаю, что если бы у нас была не спецоперация, а именно война, то правила подобной цензуры действовали бы жестче.

Но, с другой стороны, есть интернет, где трудно эту цензуру осуществлять, — и здесь должна быть самоцензура. Мы должны сами понимать, что мы творим. И когда опрометчиво, действуя на эмоциях, отдельные граждане, блогеры, иногда высокопоставленные лица высказывают какие-то мнения, то остальное общество должно их как-то оградить, не поддаваться эмоциям, перестать это обсуждать и репостить, не делать хайпа вокруг этого.

У нас же начинается еще большая истерика, еще больше шума по этому поводу. Это неприемлемо. У нас семь месяцев идет спецоперация. Мы смотрим на все, что происходит, и в каком-то смысле сами у себя должны учиться извлекать опыт, в том числе негативный, связанный с этими псевдопатриотическими хайпами и истериками, которые периодически звучат.

Очередная истерика - по поводу Лимана - показала, что предыдущая харьковская нас ничему не научила. Понимаю, что это все поддерживается в том числе искусственно: у меня есть четкие сведения непосредственно с обратной стороны, своего рода лазутчики, которые рассказывают, какие методички блуждают в Киеве. Они работают на патриотический майдан, на очень четкую идею — патриоты против власти. «Все вокруг предатели, нам нужно убрать всех предателей и негодяев на верхушке власти».

Украинцы и американцы сейчас работают на эту идею в наших сетях. К сожалению, огромное количество людей, которые считают себя патриотами, работают в рамках этой украинско-американской повестки дня и на них.