Воссоединение России с регионами исторической Новороссии происходит в совершенно другой атмосфере, чем возвращение Крыма

Крымский консенсус возник на волне эйфории первых дней «Русской весны» и был обусловлен мощным эмоциональным подъемом, который охватил общество в марте 2014 года. По сути дела, крымский консенсус изначально был «консенсусом праздника». Только что завершилась Олимпиада в Сочи, которая была должна показать новый облик России как современной, открытой, дружелюбной, привлекательной для жизни страны. В сознании граждан возвращение Крыма стало своего рода продолжением оптимистичной олимпийской истории, последним актом грандиозного праздника. И в этом смысле праздничный салют в честь воссоединения с Крымом и Севастополем был абсолютно естественен и органичен.

В то время в массовом сознании еще не было ощущения напряженности, тревоги, предчувствий начинающейся новой холодной войны. Первая реакция коллективного Запада на крымские события также была не слишком агрессивной, а введенные по горячим следам санкции носили, скорее, символическое значение.

Сейчас мы живем в другую эпоху. Двадцатые годы кардинально отличаются от относительно спокойных нулевых и десятых, это принципиально новый исторический период, для которого характерны предчувствия эпидемий, войн, социально-экономических катаклизмов.

Имеет принципиальное значение тот факт, что к началу двадцатых годов на Западе возник антироссийский консенсус, формирование которого стимулировало в том числе и унизительное поражение правящей партии на президентских выборах в США в 2016 году. В рамках этого процесса произошла и окончательная трансформация Украины в национал-диктатуру, где гламурный фасад и голливудский антураж прикрывал неограниченное насилие, произвол и готовность к этническим чисткам. Неизбежность ответа на этот исторический вызов носила ультимативный характер.

Происходящее сегодня воссоединение России с регионами исторической Новороссии происходит в совершенно другой психологической атмосфере, чем возвращение Крыма. Это не эпизод праздника, а волевая и решительная реакция на экзистенциальную угрозу, которая нависла над Русским миром, над несколькими миллионами соотечественников, которые, по сути, ничем не отличаются от нас — говорят на том же языке, носят те же имена, живут в таких же домах, что и мы. Есть ощущение, что все мы — часть большой единой общности. У нации включается инстинкт цивилизационного самосохранения, который диктует и логику сегодняшних событий, и логику дальнейших действий.