В политике и общественной жизни конца
XX века часто проявляется такая тенденция, как повторение каких-то событий
спустя 8 лет. Например, в декабре 1991-го года о своей отставке объявил
президент СССР Михаил Горбачев, в декабре 1999-го свое знаменитое «я
устал, я ухожу» произнес президент РФ Борис Ельцин. В 1993 году Ельцин
одолел Верховный Совет, восемь лет спустя его преемник поставил под контроль
Совет Федерации, тем самым устранив фактор губернаторской фронды.
Все
это можно объяснить отчасти американоцентричностью нашего мира, в котором главы
исполнительной власти занимают свою должность, за некоторыми исключениями,
восемь лет. Можно увидеть в этом и действие астрологических циклов — вращения
то ли Солнца, то ли планеты Венера.
Как
бы то ни было, именно 2022 год стал блестящим подтверждением этой
закономерности: никогда ранее словосочетание «восемь лет» не звучало так
часто. Тем не менее, полноценного сравнения 2014 и 2022 года никто произвести не
решился, несмотря на то, что сходство основных политических событий этих 2 годов бросается в глаза: Русская весна
2014 и СВО-22. В обоих случаях
Российская федерация включила в себя новые регионы: Крым и Севастополь в 2014
году, Донецкую, Луганскую, Запорожскую и
Херсонскую области в 2022. Обратим внимание, однако, на отличия того, что
произошло в 2014 году, от того, что случилось восемь лет спустя.
В
2014 году речь в основном шла о «воссоединении русского народа», то есть о теме
преимущественно «национальной». В своей речи 18 марта во время
подписания договора с Крымом и Севастополем президент РФ Владимир Путин
даже ссылался на прецедент объединения Германии как возможный пример для
истории с Крымом. В 2022 году «национальная» тема была фактически поглощена
темой «цивилизационной», а именно темой столкновения России с «коллективным
Западом» (КЗ — конечно, гениальный мем, родившийся, кажется, именно в ушедшем
году). Тема «воссоединения русского», безусловно, звучала, в том числе в речах
Президента, но все-таки не в качестве главной. Было видно, что и сама Украина
волнует не только российскую власть, но и российских граждан заведомо меньше,
чем наше отчуждение от Запада, от Европы и от того, что ранее считалось
«мировым цивилизованным сообществом».
В
2014 году Россия, очевидно, надеялась на раскол Запада и на политическое
выделение в качестве цивилизационно и экономически наиболее близкого России ее
элемента — континентального ядра Европы во главе Германией, нашим главным
торговым партнером на Западе. В 2022 года все эти надежды были фрустрированы, и
эту фрустрацию не компенсировало даже фактическое согласие Соединенных Штатов
на строительство второй линии Северного потока, чего так добивалась и вроде бы
добилась к концу своего государственного служения канцлер Ангела Меркель.
Россия, пожалуй, впервые осознала себя каким-то особым цивилизационным
образованием, которое никогда — при самом благоприятном раскладе — не станет
частью «коллективного Запада», как бы широко тот сам себя ни мыслил. Все, что происходило в 2022 году, было
следствием осознания этого явно неприятного для престижа России
обстоятельства.
Особенно
тяжело переживал все происходящее российский интеллектуальный класс, который с
некоторым изумлением обнаружил, что западный мир науки и культуры с легкостью
может отвернуться от русских коллег, в том числе и тех, кто не несет никакой
непосредственной ответственности за начало СВО. Российские гуманитарии в
большинстве своем так долго уверяли себя и своих читателей, что Россия страна
европейской культуры, а, значит, и законная часть Европы, что ясное
свидетельство того, что этот силлогизм не работает, повергло многих «русских
европейцев» в состояние шока.
Надо
признать, что как противники СВО, так и ее сторонники в большинстве своем ясно
осознают тот факт, что смена руководства страны ситуацию коренным образом не
поменяет: России надлежит измениться гораздо более радикально, чтобы ее
«приняли в Европу» на правах хотя бы Канады — крупной северной страны, но без
больших геополитических амбиций. Измениться радикально — это значит сократиться
в масштабах, пересмотреть многое в своей культуре, желательно — отказаться от
педалирования традиционных ценностей, и весьма вероятно — произвести
радикальное сокращение своего военного потенциала, вплоть до отказа от ядерного
оружия. Радикалы со стороны оппозиции готовы на все это пойти, но они пока не
отражают мнения большинства даже в либеральном лагере, не говоря уже о России в
целом. Основная масса российского интеллектуального класса, равно как и представителей
российского бизнеса — двух наиболее европейски ориентированных сегментов нашего
общества, — понимает, что в ближайшей перспективе Россия в Европу не вернется.
Политически ангажированный российский
избиратель сегодня может отнести себя к условным трем лагерям. Представители
одного из них продолжают надеяться на наш «прорыв в Европу», выражая готовность
идти для достижения этой цели на всевозможные уступки и жертвы. Другой лагерь
хочет того же, но только за счет военно-экономического давления на Европу с
целью либо ее слома, либо трансформации в более выгодную для России сторону.
Эта надежда часто выражается мемами «Европа замерзнет» (или же «обеднеет») вследствие отказа от российских энергоносителей. В итоге, верят сторонники этой
точки зрения, европейские страны взбунтуются против англосаксонского диктата, и
проект «коллективный Запад» прекратит свое существование.
Наконец,
есть третий лагерь российского общественного мнения, состоящий из тех, кто
скептически относится как к первой, так и ко второй перспективе: в то, что
изменится России, и в то, что поменяется Европа. Эти люди понимают, что России
и Европе, как киплинговским Западу и Востоку, «вместе не сойтись», и нужно
учиться жить порознь в каком-то новом, очевидно некомфортном для многих, как и
для автора данных строк, мире, который, подобно тому, что описал Джордж
Оруэлл в своем знаменитом романе, будет разделен на соперничающие блоки —
Океанию, Евразию и Остазию. Напомню, что первый блок, в котором и происходит
действие романа «1984», соответствует по объему, если не по содержанию — «коллективному Западу»; второй включает в себя территорию СССР, Восточную
Европу и Турцию, а Остазия может быть названа «сферой влияния Китая».
Разумеется, дело в реальности обстоит не так просто: сегодня «коллективный
не-Запад» состоит из целого ряда независимых цивилизационных центров, которые
пока не имеют большого желания объединяться в военно-экономический блок. Тем не
менее, Оруэлл уловил явные тенденции западного мира к «цивилизационному
сплочению» и правильно предсказал, что за пределами Запада неизбежно окажутся
Россия, Турция, Индия и Китай.
Несостоятельными
оказались все пророчества о том, что Россия не сможет выдержать санкционный
удар со стороны Запада, что полки магазинов опустеют, возникнет массовая безработица,
а цена доллара увеличится в несколько раз. Ничего этого не случилось, что
продемонстрировало устойчивость страны к изолированному от Запада
экономическому положению. Правда, не оправдались и надежды экономических
радикалов на хозяйственную автаркию от мира в целом, — на этот вариант Россия
также не пошла, избрав более мягкую стратегию мир-хозяйственной открытости для
так называемых «дружественных стран». Россия (и даже вестернизированная Москва) на глазах становится все более евразийской, о чем можно судить в том числе и по
количеству турецких, узбекских и азербайджанских кафе, постепенно вытесняющих
ирландские пабы и итальянские ресторанчики.
Разумеется,
наивно думать, что эта евразийская ориентация навсегда, что ей на смену рано
или поздно не придет новый национализм с четко выраженными проевропейскими
стремлениями. В ожидании такой вполне
понятной и предсказуемой реакции очень важно было бы нащупать русскую середину
— не азиатскую и не европейскую, — способную удержать цивилизационное
равновесие, чтобы не отклониться ни в ту, ни в другую сторону, не стать
сателлитом ни Китая, ни «коллективного Запада», сохраняя по возможности мирные
отношения, говоря оруэлловскими терминами, и с Остазией, и с Океанией. Если бы
русский интеллектуальный класс включился в строительство этой «новой
Евразии», стремясь, тем не менее, сделать ее более европейской по духу и
культуре, менее азиатской, это было бы хорошим и верным начинанием. Но пока об
этом говорить рано, у российского интеллектуального класса, увы, еще нет внятного
проекта цивилизационного будущего своей страны, который он мог бы транслировать
политическим элитам. Еще пока лодку качает от прежних европоцентристских
иллюзий к иллюзиям неоимперским — надеждам на восстановление советского блока
или Российской империи. Но когда иллюзии уйдут, останется реальность, — и
контуры этой реальности более-менее понятны. Выражение «Остров Россия» было не
раз произнесено в этом году, пока что как печальная констатация объективного
положения вещей.
Еще
раз о 2014 годе. Одним из важных его итогов стала демонстрация явного наличия у
России «мягкой силы». Главное достижение Русской весны состояло даже не в том,
что Россия взяла к себе новые территории, а в том, что они не просто
присоединились добровольно, но оказались готовы совершить революцию ради этого
присоединения. И тут важен вот какой тонкий момент. Мы часто осуждаем западные
страны за провоцирование «цветных революций» против недружественных им режимов,
но наш недавний опыт ясно свидетельствует, что «провоцирование революций» — это
и есть эффективный способ ведения современной войны. По существу, все победы в
современном мире так или иначе связаны со способностью организовать революцию в
тылу врага. Даже победа в первой мировой подпадает под эту формулу.
То,
что произошло в 1945 году (взятие Берлина, бомбардировки Дрездена и Хиросимы,
безоговорочная капитуляция и Нюрнберг), представляет собой некое выдающееся
исключение, которое едва ли повторится в обычных условиях, а если и повторится,
то столь страшной ценой, о которой не хочется и думать. Во всех других случаях
при нынешних возможностях мобилизации и средств уничтожения, — когда любой
город превращается в военную крепость, а любая колонна танков становится легкой
мишенью для радиоуправляемых ракет, — победить можно только в случае готовности
населения или же элит противника принять победителя. Поэтому, скорее всего, в
ближайшем будущем, когда границы блоков так или иначе оформятся, мы станем
свидетелями того, как «война цивилизаций» перерастет в «столкновение
революций» — взаимную конкуренцию «мягких сил» в расчете на завоевание
лояльности за рамками собственной сферы влияния. Все это уже было в эпоху
первой Холодной войны, и все это с высокой степень вероятности воспроизведется
во второй.
Самое
главное, что у этого будущего, похоже, нет альтернативы. Окно возможностей
резко сузилось, и это, может быть, главный политический итог 2022 года — года
приучению к «цивилизационному реализму» тех, кто до этого пребывал в
глобалистских или же империалистических мечтаниях.
