В России после принятия закона о запрете ЛГБТ-пропаганды вести
легальную дискуссию на тему, например, трансгендерности, невозможно.
Поэтому давайте попробуем порассуждать не на тему того, «хорошо это ли
плохо», а ответить на вопрос, почему тема, которая касается всего 1% населения
Земли, стала в последние годы настолько медийно (и даже политически) значимой.
Весь мир, в котором мы живем, вырос из последствий Второй мировой
войны, и именно победой в ней мы обязаны темой защиты прав любых меньшинств. Гитлер,
как известно, уничтожал меньшинства ради торжества национал-социализма,
который, кстати, сервировался под соусом традиционных ценностей, которые
обычный немецкий бюргер радостно шел защищать.
Евреи, цыгане, коммунисты, гомосексуалисты, психические больные в
Третьем Рейхе уничтожались через запятую.
Когда после Второй мировой войны мир задался вопросом: «Как сделать
так, чтобы это больше никогда не повторилось», начинаются процессы защиты прав
меньшинств: будь то темнокожее население США, люди с психическими заболеваниями
в Европе или те же евреи с их правом на самоопределение.
Давайте на этом месте оговорюсь. Меня, как и любого обычного человека,
раздражают левые активисты, местоимение «мы» вместо «я, он\она» я считаю
блажью, за собачью кличку «авторка» обижаюсь, а птичий язык с «нормисами» и
«микропсихотравмами» считаю придуманным людьми, которые не сталкивались с
настоящими травмами и настоящим насилием.
Но что делать людям, у которых действительно есть психиатрическое
заболевание (напоминаю, что трансгендерность по международной классификации
относится к психиатрическим заболеваниям)?
Сидеть взаперти?
Проводить всю жизнь в тюрьме?
Насколько реально – а не выдумано – опасен человек, которому неудобно
в своем теле, но который не агрессивен по отношению к окружающим?
Точно ли мужчина в женском платье или коротко стриженая девушка
опаснее гендерно правильного гопника с заточкой и консервативными ценностями
наперевес?
Хорошо, они не опасны. Могут ли эти люди появляться в качестве героев
на киноэкранах? Стоит ли нам читать их интервью и монологи об их проблеме,
чтобы пытаться их понять? Наконец, какое нам, если честно, дело до их этических
и нравственных ценностей до тех пор, пока они не превращаются в пьяного бандита
с ножом, который пытается нас физически зарезать?
Западный мир пытается, как может, хотя бы искать ответы на эти
вопросы. Да, часто получается смешно и
нелепо: как с пресловутым местоимением «мы», применяемым для первого
лица и превращающим любой рассказ в мешанину из персонажей и событий.
Проблема в том, что на противоположной стороне спектра чернеют
решетки забора концлагеря.
Создание настоящей инклюзивной среды, в которой будет место и человеку
на инвалидной коляске, и человеку, который боится принять себя, и человеку,
который испытывает проблемы с собственной идентификацией, – это не процесс
механического совмещения мира обычных людей и мира людей с проблемами, но
долгий и сложный пусть формирования общества, в котором разные люди будут
причинять друг другу минимум неудобств, но пользоваться максимальным
количеством возможностей для обеспечения собственного комфортного
существования.
P.S. К сожалению, в наше время особо безграмотных депутатов нужно добавить
важное. В нынешнем законе о запрете ЛГБТ-пропаганды в силу полного отсутствия
образования или, напротив, запредельного уровня цинизма вопросы ЛГБТ (то
есть добровольных отношений между совершеннолетними людьми) приравнены к
педофилии, которая является преступлением. Разумеется, всё вышесказанное не
относится к педофилии, так как вот она является опаснейшим типом
психологического расстройства и не может быть нормализована.
