С 1 сентября учащиеся старших классов
российских средних школ будут учиться по новым учебникам истории. В этих
учебниках будет рассказываться в том числе о событиях самых последних дней, тех
событиях, которые еще не завершились и продолжаются на наших глазах: конфликте
на Украине и противостоянии с Западом, НАТО и США. Очевидно, что от того, как закончатся
эти события, будет меняться и нарратив их описания и осмысления. Существует
поэтому большая вероятность, что вне зависимости от исхода СВО, рассказ о ней в
бущуих учебниках придется изменить.
Допустим, по итогам СВО, Украина как
единое целостное государство перестанет существовать, и российские войска,
приветствуемые местными жителями, победоносно войдут в Киев. Новый лидер
Украины подпишет новую Переяславскую раду, и два братских народа наконец
воссоединятся назло коллективному Западу. Очевидно, что из нынешних учебников
истории придется в этом случае изъять фразу (а она там содержится, судя по
доступной нам информации), что цель
войны состояла только в защите Донбасса. А добавить в этом случае придется многое.
Можно предположить и другой вариант
исхода этих событий - в ходе СВО выяснится, что Китай совсем не стопроцентный
друг России, что его представители за нашей спиной договариваются с нашими
противниками. Что процесс, начатый встречей в Джидде, развивается дальше, и
финал СВО окажется определен совместным дипломатическим давлением Запада и руководимого Китаем «глобального Юга». Иными
словами Россию вынудят на не очень почетные для нее условия мирного
соглашения.
Возникает вопрос, не приведет ли это к
некоторой корректировке оценок поведения Запада после Холодной войны? Нет, не в
смысле нового западоцентризма, но в духе политического реализма («нет
постоянных врагов и друзей, а есть постоянные интересы»), или же в духе
изоляционизма («единственные союзники России — это ее армия и флот»). Кстати,
отметим, что именно тот человек, кто произнес слова о «единственных союзниках»,
заключил самый крепкий и самый роковой военный союз в истории — союз с
республиканской Францией, который, спустя некоторое время привел Россию к
Первой мировой войне. Политические конъюнктуры предельно неустойчивы, враги и
друзья часто меняются местами, появляются прагматические союзы, которые потом
оказываются удивительно надежными (ну кто бы в 1990-е мог даже допустить, что
нашим главным партнером кажется Турция?), а это в свою очередь задает не только
конкретные оценки конкретных событий, но и всю философию истории.
Что в том описании ситуации, которую мы
переживаем сейчас, сохранится в неприкосновенности для наших внуков? Что
останется фактом Большой истории подобно нашим оценкам Ледового побоища,
Куликовской битвы, Отечественной войны 1812 года и Великой Победы?
Откуда вообще берется устойчивость в
нашем восприятии национальной истории, когда меняются «знаки и «заглавья»,
уходят одни правители, приходят новые, происходит ротация в том числе и тех,
кто пишет официальную историю?
Думаю, что в нашей истории —
дореволюционной, советский и постсоветской — было два устойчивых тренда.
Уверен, они сохранятся и в любой новой исторической ситуации, какой бы она ни
была.
Первый из них - это позитивное
восприятие укрепления российской государственности: то есть доброе отношение к
подъему Московского царства, преодолению Смуты, петровским преобразованиям,
екатерининским завоеваниям и, наконец, победе над Наполеоном. Это такой государственнический
канон русского национального самосознания.
Второй тренд — это столь же позитивное
отношение к тем процессам, которые постепенно привели к отмене крепостного
права и в целом расширению пространства личной свободы. Это либеральный канон
русского национального самосознания. Соединение этих двух канонов воедино —
заслуга русской государственной исторической школы с ее главным корифеем и
классиком — Сергеем Михайловичем Соловьевым, учениками и последователями
которого в той или иной степени были практически все авторы учебников нашей
истории и всех основных курсов нашей государственности: и ультра-консерватор Дмитрий
Иловайский, и либерал Василий Ключевский, и даже в какой-то степени
марксист Михаил Покровский.
Между тем, соотношение этих двух
канонов — отнюдь не предопределено. Если бы историю России сегодня писали
публицисты типа Александра Янова, они бы оставили только либеральную
составляющую и выбросили бы государственническую. Петр Великий был бы
представлен безумным деспотом, развязавшим никому не нужную войну со Швецией, а
движение России на Балканы напрасной тратой людских ресурсов. Если бы писали
государственники в духе Константина Малофеева, то в учебниках
развенчивались бы либеральные иллюзии русских царей, надеявшихся на дружбу с
инославной Европой. Если бы писали евразийцы, то едва ли акцент был бы сделан
на Куликовской битве, а если бы писали последовательные западники, Ледовое
побоище и тем более Невская битва рассматривались бы как проходные,
малозначимые события на фоне монгольского нашествия. Ну примерно как мы сегодня
видим сражение на озере Хасан и на реке Халкин-гол на фоне Великой
Отечественной войны - как пограничные стычки с периферийным противником,
успешное разрешение которых привело к тому, что этот периферийный противник не
стал основным.
Иными словами, государственная
историческая школа и ее выводы уязвимы перед лицом многих альтернативных
концепций. И тем не менее мне представляется, что и в XXI веке именно
государственная историческая школа, школа Кавелина, Соловьева, Чичерина
будет по-прежнему являться основной, с теми или иными важными корректировками.
Эта есть наша базовая философия истории, которую не смог победить даже
марксизм-ленинизм, который все равно вернулся к той же исторической концепции
после всех рассуждений 1920-х годов о реакционной сущности российской
государственности. В итоге, все равно правители и вслед за ними историки пришли
к тому, что Суворов — это положительный герой и великий полководец, что
Полтавская битва — это нужная России победа, и на Балканах империя Романовых
играла исторически прогрессивную роль.
Как же в этом случае наши внуки будут
судить о СВО? Если эта операция окончится в той или иной степени неудачей, то
есть невыгодной ничьей, думаю, они будут смотреть на нее, как смотрел советский
школьник на Крымскую войну: кстати, прочитав все учебники истории еще в
начальной школе, я долго не мог понять, чем она закончилась: тот факт, что это
было поражение, хотя и не катастрофическое, не выпячивался. Учителя будут
говорить, что это была война благородная по целям, но неудачная по
осуществлению, и вот этот неудачный расчет привел к тому, что мы оказались один
на один со всей Европой.
Но если все завершится нашей
грандиозной победой, и Украина, как пишет один российский государственный
деятель, «приползет к нам на коленях», то, думаю, прообразом этой войны станут
русско-турецкие войны Екатерины II, утвердившие господство России на
Черном море. Оценки, как мы и предполагаем, станут еще более восторженными, а
все неудачи будут показаны временными трудностями, преодоленными мудрыми
государственными деятелями и талантливыми военачальниками.
Однако важно другое. Первое — чтобы ни
было написано сегодня о СВО в нынешних учебниках, это все обязательно будет
переписано после того, как станет ясно, к чему СВО привела. Второе —
государственническая концепция все равно останется как базовая концепция
русской национальной истории. В любом случае мы не будем считать удачную войну
«преступлением», а в поражении видеть «зарю освобождения». Как ни старались
большевики, о даже Первую мировую советский школьник воспринимал как неудачную
войну с реальным противником, а не как преступление царского режима против
народов Европы. Но, думаю, наши внуки также не будут называть «свободой»
рабство, крепостную зависимость важным и необходимым элементом «тяглового
устройства», а неограниченное самодержавие лучшей из всех форм правления. Не
сочтем мы период запретов временем нормализации, а либеральные послабления —
национальным бедствием. Думаю, наследие С.М. Соловьева и созданный им канон
нашего национального самосознания окажется очень прочным и переживет любую
конъюнктуру.
