Пресс-секретарь президента Дмитрий Песков ответил на вопрос PublicO о
том, как он относится к практике доносительства со стороны радикальных
активистов на артистов, которые уехали, но потом вернулись в Россию и хотели бы
продолжать здесь работать – и к доносу на актера Данилу Козловского, который и
вовсе никуда не уезжал, но которого активист Виталий Бородин обвиняет в
дискредитации ВС РФ:
- Я не склонен преувеличивать количество тех, кто уехал.
Кто-то называет какие-то несусветные цифры. Не думаю, что это так, точнее,
знаю, что это не так. Но, конечно, если речь идет о тех, кто не нарушал закон,
кто не стал на путь врага нашей родины, мы все должны быть заинтересованы,
чтобы они были с нами, вернулись. И мы заинтересованы в том, чтобы родина
давала им больше возможностей, чем другие страны. Я уверен, так и будет. А что
касается доносов, это как было всегда отвратительно, так есть, и я надеюсь, так
и будет.
Дискуссия о доносительстве для России не нова. В советское
время, с одной стороны, тиражировалась история Павлика Морозова, который выдает родного отца-кулака, с другой стороны, какой советский ребенок не
читал «Молодую гвардию» и не сжимал кулаки, когда на отважных ребят донесли
предатели из числа их же знакомых (тут стоит отметить, что позже Фадеев вывел в
качества предателя «Молодой гвардии» Евгения Стаховича, хотя сам писатель
впоследствии оправдывался: дескать, это собирательный образ).
«Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за
дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?»,
- уже позже едко спросит Сергей Довлатов.
Современные люди до начала спецоперации России на Украине и
введении в законодательство «политических» статей о дискредитации и фейках об
армии спорили уже о другом: правильно ли сообщать о неправильно припаркованных
машинах соседей и вызывать эвакуаторы? Нормально ли публиковать в соцсетях
видео каких-то правонарушений и пытаться самим искать тех, кто его сделал? К
концу десятых в российском обществе – по крайней мере, в публичном поле,
начинает возникать консенсус: правовое решение проблемы лучше самосуда, а
общественно значимая информация – например, о роскошном образе жизни
чиновников, не соответствующем их официальным доходам – имеет значение и должна
публиковаться.
Спецоперация перевернула общественную жизнь россиян самым
драматическим образом. Как уже говорилось, вскоре после ее начала в
законодательство ввели две политические статьи. Первая - о дискредитации СВО
или Вооруженных сил России, когда даже изображение на одежде пафицика,
желто-синие кроссовки, плакат «Миру – мир» и уже тем более высказывание с
неодобрением происходящего в соцсетях стали поводом для штрафа, а при повторном
«нарушении» - для тюремного заключения. Вторая статья – о фейках в отношении
СВО, стала приводить к тому, что за публичное сомнение в пресс-релизах
Минобороны люди стали получать тюремные сроки большие, чем даются за убийство
или грабеж.
И вот уже в Тульской области в суде учителя из школы дочери
Алексея Москалева дают против него же показания, не скрывая, что
руководствуются простой личной неприязнью. В Санкт-Петербурге один поисковик
доносит на другого и не рефлексирует, что ради своих «убеждений» фактически
убивает другого человека, только при помощи государства. Апогеем доносительства
– и, как говорят злые языки – альтернативным символом СВО, становится
деятельность «общественного активиста» Виталия Бородина, имеющего родственников
среди влиятельных силовиков и решившего путем доносительства на публичных людей
сделать себе карьеру. Бородин регулярно пишет доносы на актеров, музыкантов,
публичных персон о «дискредитации», а на Лию Ахеджакову – даже по подозрению на
государственную измену (чему нет ни единого публичного доказательства, кроме
мыслей Бородина).
На прошлой неделе Бородин написал донос на актера Данилу
Козловского, обвинив его в том, что он дискредитирует ВС РФ и уехал из России.
Оказалось, что Козловский никуда не уезжал, весь год продолжал выходить на
сцену, а в США летал к собственному ребенку. Актер пытается подать на Бородина
в суд, а тот заходится в очередном приступе то ли правдоискательства, то ли
жажды хайпа, требуя проверить, почему Козловский смеет в соцсетях выкладывать
отрывки из фильма с собственным участием, где герой-революционер начала 20 века
занят своим делом, то есть, призывами к революции. Моральная победа уже
очевидно за Козловским, но театры превентивно отменили спектакли с его участием
– пока на месяц, явно просто из страха перед доносчиком.
Доносительство по политическим статьям, очевидно, не имеет
ничего общего ни с какой гражданской позицией, например, по поводу неверной
парковки автомобилей, затрудняющих проезд «Скорой помощи», так как речь идет о
том, чтобы из личной неприязни ломать людям жизнь за пару слов. Возможность
написать донос и уничтожить человека, который тебе не нравится – это огромный
соблазн для темной стороны каждого человека, на котором сейчас решило играть
государство. Более того, очевидно, что система доносительства по «политическим
статьям» не имеет ничего общего с борьбой с фашизмом или борьбой за «соблюдение
законодательства».
Наиболее рациональные люди предлагают новоявленным
доносчикам вспомнить опыт сталинского времени, когда сами же доносчики оказывались
на той же скамье подсудимых, что и их жертвы, сами становясь объектами таких же
доносов.
А обычные люди теперь обсуждают встречу друзей на день
рождения или поход с друзьями в кафе, как нелегальную сходку подпольной ячейки
большевиков в царской России: «Там будет немноголюдно?», «Мы всем гостям
доверяем?», «Давай не звать N,
я не чувствую себя с ним рядом в безопасности».
Политолог Константин Калачев считает, что в России нет
четкого отношения к институту доносительства.
«Если нет общества, а есть страты, то в каждой страте по-своему.
Кто-то осуждает, кто-то приветствует, кто-то так карьеру делать пытается. Это
предмет для изучения социологов. Со стародавних времен доносительство почти
норма. Первый кнут доносчику - просто фигура речи», - говорит Калачев.
Глава фонда «Петербургская политика» Михаил Виноградов
говорит иное: по его мнению, Россия - страна с исторически неодобряемой моделью
доносительства.
«Если в Германии или США сообщение о каких-то бытовых
нарушениях со стороны граждан вроде некорректного раздельного сбора мусора
являются частью обыденной практики, то в России морально поощряется модель
уклонения от коммуникации с государством и правоохранителями - даже в качестве
свидетеля (иллюстрацией чего является вчерашняя жительница окрестностей
Ногинска, пошедшая хоронить кошку в лесу). Поведение школьных активистов и
старост по информированию педагогов в классе всегда социально не одобрялось, то
же самое касается и криминальной среды. Поэтому внимание к теме
"доносов" сейчас - свидетельство того, что для большинства аудитории
это является отторгаемой моделью поведения, а не частью повседневной практики»,
- полагает Виноградов.
С ним спорит зампред московского «Яблока» Кирилл Гончаров.
«Песков произнёс важный тезис, но он полностью противоречит политической
практике современной России, где система доносов стала совершенно рутинным и
типичным занятием для «патриотических» блогеров, «неравнодушных» матерей и
прочих.
Эту тенденцию одним заявлением пусть и пресс-секретаря
президента не остановить, тут нужна комплексная работа, в том числе и со
стороны правоохранительных и надзорных органов, но пока их это полностью
устраивает», - рассуждает Гончаров.
Руководитель Центра развития региональной политики Илья
Гращенков считает, что общество чувствует разницу между нормальной жалобой и
«доносом», и понимает первое, но негативно настроено ко второму.
«Даже для маргинальных слоев донос — это «стукачество», а
«стукачество» имеет негативный окрас даже по тюремным понятиям. Там, где есть
неформальная иерархия, от детского сада до армии, «настучать» — это быть плохим
человеком. Граница между нормальной
жалобой и «стукачеством» проходит интуитивно, и всем понятна. Например, все
согласны, что пожаловаться на соседа сверху, который круглосуточно сверлит, это
не «стукачество», и отношение к таким жалобам сильно отличается. Доносы и
доносительство политическое воспринимается людьми, как попытка таким образом
добиться личных целей, получить выгоду, и отношение к этому негативное.
Основные доносчики – как правило, люди, обиженные жизнью или готовые ругаться
со всем миром или просто подлые люди, пережившие унижения в детстве. Люди могут
стать доносчиками, потому что когда-то сами ничего не смогли противопоставить
обществу, например, став жертвами буллинга в школе. И постепенно их травма
приводит к тому, что они задействуют инструменты, которыми другие брезгуют.
Донос – это удар из-за спины, и общество к этому относится негативно, это –
социально неодобряемое действие», - говорит Гращенков.
Политтехнолог Илья Паймушкин полагает, что доносительство в
нашем обществе — это социальная болезнь.
«Когда в Советском Союзе все были относительно равны, то
одним из самых обыденных способов кого-то подсидеть, чтобы получить повышение,
доступ к распределению каких-то благ, присущих людям определенной иерархии,
было доносительство. Более обеспеченные решали текущие вопросы
жизнедеятельности через взятки. Доносительство стало системой, при одинаковом
уровне жизни завидовали даче, машине, соседу, который лучше живёт. Это стало
моделью поведения. В 90-е, стукачество как форма доносительства, считалось
неуважаемым явлением в социальной среде. Общество жило по понятиям, но и люди
понимали, что многое зависит от их личных возможностей. Часть поколения 90-х
стало жертвой разборок, кто-то стал бизнесменами, многие покинули страну. С
приходом 2000-х общество изменилось. Выросло новое поколение людей, которые
стали больше индивидуалистами. В ситуации, когда активная часть людей среднего
возраста вымывается из страны естественным путем, остаются либо пенсионеры
(выросшие в СССР), либо пассивные граждане, молодость которых пришла на 90-е,
или молодые индивидуалисты начала 2000-х. Поэтому, на мой взгляд в обществе
растет социальное одобрение доносительства, у неё благодатная база», - делает
вывод Паймушкин.
